Христианство и насилие

Прежде всего. Намечу главную пропасть, разделяющую нас. Я считаю, что вы можете убедить меня, и сам надеюсь убедить вас. Ибо на каждое Рождество слышу один из умилительнейших тропарей: “Рождество твое, Христе Боже наш, воссия мирови свет разума. В нем бо звездам служащиии звездою учахуся Тебе кланятися, Солнцу Правды, и тебе ведети с высоты Востока”. Я не считаю, как и Церковь не считает человека разрубленным на отдельные конторы: разум, чувства, воля, рассудок и. т. д. И не думаю, что моя вера неразумна. Тертуллиан никогда не говорил Credo quia absurdum est, и Лев Шестов никогда не принадлежал к числу “Учителей Церкви”. Вы же, по-видимому, считаете свои убеждения сугубо внеразумными и даже биологически обусловленными. Ибо логические (т. е. словесные) построения, как вы сами заявили, не для вас.

Вам не позволяет принимать христианство ваша русскость?

Мне всегда казалось, что русскость — явление духовное или, по меньшей мере, культурное. Однако с вашей стороны было бы смелостью утверждать, что вы выросли вне русской культуры, насквозь пропитанной ненавидимым вами христианством. Ломоносов, Карамзин, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Толстой, Чехов, Ахматова, Цветаева, Платонов, Солженицын, Крамской, Иванов, Врубель, Рахманинов, Чайковский, Римский-Корсаков, Соловьев, Ключевский — все они, как бы вы и я не относились к ним лично, в той или иной мере связаны с христианством, то принимая его всецело, то бунтуя и отвергая, но все равно оставаясь рядом, как будто и в бунте своем будучи чем-то незримым привязаны к нему. Вырвете их всех из русского народа, зачеркнете, как в 1937, страничку в учебнике с изображением врага народа? Негусто же останется. О XI–XVII веках я вообще не говорю.

Можно, конечно, сказать, что вся русская культура, хоть и была пропитана христианством, но жила вопреки ему. Но можно ли жить и творить столько столетий вопреки всему, что тебя окружает, вопреки всему, во что верят твои соплеменники (А если вы скажете, что русский крестьянин не верил ни в какого Христа, никакой Церкви не подчинялся, не был и не мог быть добрым христианином, то я вынужден буду ответить грубо и резко ВЫ ЛЖЕТЕ! И это не будет бездоказательно)? Стоит ли считать свой народ быдлом, сборищем жалких рабов, трусов и двуличных приспособленцев? Все ереси и расколы (кроме жидовства) возрастали именно на том, что народ считал Церковь недостаточно православной и нравственно строгой, а не наоборот.

За вычетом христианства ваш народ останется чисто биологической фикцией. Кричащим от боли куском мяса, с ободранной (по практике любимых вами викингов) кожей, кое-где еще не успевшей окончательно оторваться. Народ этот ходил молиться не только и не столько к священным дубравам, сколько к мощам своих угодников (еще одно законно ненавидимое вами слово): смиренного Сергия, сурового Иосифа, радостного Серафима. Да и “двоеверие” хваленое его было не от язычества потаенного, а от ощущения, что в христианстве нашлось окончательное завершение всему тому, во что верилось и что любилось и до этого, а, стало быть, возникал соблазн перетащить и в жизнь христианскую все, что осталось от языческих обычаев выглядящего нейтральным и безопасным. Вы же едите с затаенной, щемящей радостью мороженое, хотя давно уже не ребенок.

Если же ваша русскость и в самом деле носит чисто биологический характер и христианство, по-вашему, противно русскому человеку именно на животном, инстинктивном, уровне, то придется признать, что большинство русских людей преодолели эту животность и стали человеками, а вы так животным и остались. Не хотелось бы мне как-то делать подобные выводы.

Повторю свое предложение. Если дело обстоит подобным образом, то переименуйте себя в “русов” и объявите себя новым народом, новым толчком этногенеза, развившимся на базе реликтов древнего язычества. Теория Гумилева со всеми своими побрякушками, особенно идея двух этносов: славяно-киевского и московского, предоставит, если грамотно подойти, все необходимые стрйматериалы. Объявите, наконец, что вы новая нация — нация Севера, нация господ, нация истинных русских, и вы пришли дать (пардон, возвратить) этому раболепствующему народу истинную и единственно верную религию. Или же, если вы, скажем, полагаете, что язычество есть религия абсолютной сверхчеловеческой свободы, то составьте орден “сверхчеловеков — даждьбожьих внуков” в который принимайте только призванных и посвященных. Но как-то чудится мне в ваших словах потаенное: “Когда мы прийдем к власти”. Желание похвальное. Если высказывать его открыто.

Я для того и запустил в Корчму вызвавший массу протестов (в том числе и дельных) текст о монархии, чтобы не скрывать своих политических взглядов. Полностью (влезу, между прочим, в идущую дискуссию) согласен с Юрием Александровичем, считающим религию политической силой — мощной и в созидании и в разрушении. Новые, или же обновленные, религиозные доктрины нужны и они будут. Причисляю к ним и катакомбное христианство в России.

Оно строго традиционно в вероучении, укоренено в предшествующей традиции православия в Византии и на Руси, но свободно от многих слабостей исторической церкви предшествующего периода: агрессивной опеки государства, скованности мысли не догматом (это как скелет, чтобы не обмякнуть), а полицмейстером и обер-кагебистом (а вот это уже как смирительная рубашка), огромного балласта в виде формально верующих пофигистов и ищущих успокоения психопатов (эти к нам не пойдут, им давай где попы пожирнее и чаду побольше). Катакомбная Церковь закалялась и закаляется в повседневном, то скрытом, то явном, гонении. Посему мы и не боимся ни нынешней власти (принявшей с подначки коммунистов в прошлом году закон о перекрытии нам кислорода), ни обещаний, звучащих скорее как угроза, от будущих правителей России. Не обещайте, что никого не будете гнать: во-первых, не загадывайте, во-вторых, если захотите вынуть из русского народа остатки христианской души, то volens nolens придется.

Если есть еще у России и время и будущее, то помним мы евангельские слова: “Возведите очи ваши и посмотрите на нивы, как они побелели и поспели к жатве” (Ин. 4, 35). Если и вправду настали времена последние, то и тогда мы, вместе с первыми христианами, повторяем пламенный возглас, переданный нам через Иоанна — Сына Громова: “Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще. Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его. Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний.... Свидетельствующий сие говорит: ей, гряду скоро!Аминь. Ей, гряди, Господи Иисусе! (Откр. 22, 11-13, 20).

Теперь перейду к вашим пунктам.

1. Крайняя нетерпимость христианства к иным мировоззрениям как до, так и после введения христианства в странах Евразии.

Либо ты смотришь на мир, либо нет. Если ты смотришь на мир, то смотришь на него с определенной точки. Насколько я помню, даже в опытах последователей Грофа никто не достигал возможности видеть сразу с нескольких точек зрения. Таким образом, ваше представление о мире складывается именно из проекций с этих точек, но даже если непрерывно бегать с места на место и постоянно менять угол зрения (А ведь при этом в двух местах одновременно оказаться не удастся. Да и вы остаетесь один.) все равно должна быть единая плоскость, куда и производится проектирование. Это и можно, условно говоря, назвать мировоззрением. Элементарные правила нелюбимой вами логики не позволяют подобным мировоззрениям сосуществовать друг с другом. В них должны быть либо пробелы, восполняемые другим, либо пересечения, то есть должен работать боровский принцип дополнительности. В точке чистого противоречия должно либо произойти диалектическое снятие, то есть превосхождение (само собой исключающее предшествующие моменты как самомостоятельные, то есть тоже, по существу, “нетерпимое”), либо устранение одного из противоречащих. Так что всякую логику, то есть всякое человеческое мышление, не христианами придуманное и не христианами, а язычниками Парменидом, Сократом, Платоном и Аристотелем впервые оформленное в систему доказательств, вам следует объявить “нетерпимостью”.

Конечно, можно смотреть на мир с чисто мифологической точки зрения (странно, почему я ни разу не встречал в Корчме слова “миф”?), утверждая несамотождественность вещей и предполагая, что какая угодно вещь может быть чем угодно (См. блестящие лекции О. М. Фрейденберг “Миф и литература древности”. М., 1978. Сейчас, кажется, переиздали.). Однако, 1). Подобный взгляд на вещи подразумевает не изменчивость восприятия, а изменчивость самих вещей. В противном случае это была бы теория галлюцинации. А так, взгляд остается одним и тем же. 2). Сама эта теория покоится на интуитивно обнаруживаемых и принимаемых как аксиомы постулатах. Т. е. сама является таким же мировоззрением. А то, что, как вид, принадлежит роду, не может отрицать видовых признаков. ( См. Порфирий. Введение к “Категориям” Аристотеля.). 3). Вы сами с таким взглядом не согласитесь, ибо я, кн. Владимир или Христос, тогда столь же божественны, как и Дажьбог и Свентовит, и легко взаимообратимы. Боюсь, что подобной чести вы мне не воздадите. Язычество, как я его себе представлял, предполагает бльшую внутреннюю самоопределенность мира.

Итак, нетерпимость как отрицание и ограничение “другого”, как определенность, конкретность и самоосуществление, как непревращение всего в гурьевскую кашу, принадлежит к самой природе человека. И в этом отношении, слава Богу, вы человек вполне. Человек потому и человек, что он нетерпим к муравьиности, лошадности или русальности в себе. Вне себя — сколько угодно. Христианство допускает возможность противоречия себе, но не предполагает возможности примиримости этих противоречий. Либо то, либо другое истинно. Помните: “Если Христос не воскрес, то и вера наша тщетна” (Рим. 4,14)? Христианин скорее согласится, что он неправ, а не что он прав наполовину. Каша в мозгу и душе — это еще не признак добродетели. Все учения, “примиряющие” противоречия, существуют либо в силу непоследовательности, либо предположения, что все есть все, то есть ничего нет, то есть есть только всемирная гурьевская каша. Но тогда кто же нетерпим? Тот, кто отрицает нечто, или тот, кто говорит, что ничего и нет?

Добро бы ваше язычество было “генотеизмом” — то есть учением, что у нас, как и у всякого народа, есть свои боги и свое мировоззрение. Чужое нас не касается, но нашего не замай. Но это учение покоится на скрытой чисто аксиоматической посылке, что человек — существо чисто биологическое и его мировоззрение определяется генетическими кодами родителей. Но христианство исходит из предпосылке единства человеческого рода, а стало быть и из доступности и нужности христианства всем потомкам Адама. Поэтому христианство и универсально, обращено ко всем нациям. Оно, в отличие от язычества, предполагает единство и одинаковую доступность для истины всех людей.А вам, если в религии какого-нибудь народа заключается что-то опасное, остается только этот народ вырезать. Какая уж тут терпимость?

Я бы сформулировал первое "обвинение" христианству по-иному. Точнее и глубже.

Христианство по природе своей тоталитарно, ибо требует от человека всецелой преданности, охватывает собою все стороны его существа и претендует на исключительное обладание человеком, стремясь преобразить всю его жизнь.

О такой формулировке и имеет смысл дальше спорить. Что же касается “нетерпимости”, то о ней имеет смысл говорить только в формулировке вашего 2 пункта.

2. Насаждение христанства зачастую силой и глумление над святынями иных религий.

Я не буду здесь ссылаться ни на то, что язычество и само в высшей степени нетерпимо, причем не надо ходить в соседнюю корчму за примерами (Исторический реверанс Дм. Янковскому об отсутствии языческого фанатизма: Махатму Ганди, кто пристрелил, не подскажете? А в любимой Японии христиан буддисты, что ли, гнали?), ни на то, что “первый выстрел” был сделан опять-таки язычеством. И в Риме и на Руси. Достаточным становится почему-то самого существования христиан, чтобы рука “нефанатиков” начинала тянуться к топору (колесу, дубу, керосину, подноготным иголочкам, муравьям в печенку...). Helge, как обычно скажет, что “Значит, было за что” (Это, кстати, песня шишовского сотоварища Псоя Короленко, которую по причине введенной духовной цензуры цитировать не буду), но это ведь обоюдоострый опять-таки аргумент.

Не буду ссылаться даже и на то, что в любом деле религия смешана с политикой и религиозный террор зачастую использовался в чисто политических целях. Так было и в Европе и на Руси (Руян, скажем, датчане сожгли сокрее потому, что ненавистный им “Рюген” был пристанищем грозных славянских морских дружин). Лично я бы от язычников политическое отречение от языческих государственных зверств принял. Но у нас же игра в одни ворота.

Поставим принципиальный вопрос: “Считает ли христианство возможным применение силы в защите своих убеждений и насаждении своей веры?”. Ответ будет следующий (рекомендуется прочесть его до конца): “Да. В известных приделах и в особых условиях”.

Почему “Да”. Потому что христианство воспринимает нынешнюю жизнь человека как войну, войну духовную. Я думаю, что подобное понимание ситуации присуще не только христианам, но и многим другим нормальным людям, так думал еще Гераклит (Еще раз, я надеюсь, что не попал в клуб завернутых пацифистов). Главное на этой войне не умереть со славой, а вернуться с победой. Главное не красивость ситуации, а уничтожение противника (не обязательно как живого существа, но обязательно как противника). И это опять-таки не чисто христианская идея. Помните, с каким презрением ответил Святослав императору Иоанну Цимисхию, когда тот предложил решить дело поединком.

Христианство предпочитало и предпочитает войну духовную вооруженным разборкам. Для нас важнее превратить противника в друга и союзника (если вам неймется, — “в раба”, но раб не обязательно покорен внутренне, а здесь делается аспект именно на внутреннем), чем в ошметок мяса. Поэтму главным оружием любого христианина является слово и молитва, именно поэтому христианину стараются вырезать не печень, а язык. Слово — сильное оружие, особенно если уверен, что за тобою Господь Сил и Дух Святой, пришедший “обличить мир: о грехе, о правде и о суде”. Так что, если боитесь, то действительно лучший способ не ездить со мной на мордобой, а собрать подписи за модерирование моих сообщений.

НО. В некоторых случаях, для того, чтобы тебя выслушали, необходимо связать излишне буйного и агрессивного оппонента. Сперва нужно постараться поставить его в равные условия с собой (ибо ты кулаками и шестоперами не машешь), а уж затем что-то говорить. Хорошо было на римском суде, там, за редкими исключениями, не было буйной агрессивной толпы и ораторствовать можно было сколько угодно. А каково в брянских лесах? А ведь христианский долг требует не бояться и брянских лесов.

Несомненно, переход от слов к любой форме рукоприкладства есть проявление слабости и маловерия. Несомненно, что первый выстрел — это песнь духовного поражения. Но, в некоторых случаях, лучше такая слабость, чем трусость. Вот, скажем, разборка по поводу мата. Вам показалось, что в таком тоне со мной разговаривать невозможно и, вместо того, чтобы сетовать на мою нетерпимость и демонстрировать “терпимость” в ответ, просто бросились вязать. Если что-то считаешь нужным делать сам, то будь готов к тому, что и другие поступят также.

Но жто еще не все. В списке преступлений христианства у вас большое место занял перечень, так сказать, “утрат религиозно культурных памятников”. Именно поэтому я и присвоил вам с Принцем и Helge прозвание ВО ВОПЯТ-а [Всероссийское Общество Всемерной Охраны Памятников Языческой Традиции}], но, если хотите, могу переименовать обратно в ВООПИК. В списке преступлений язычества против христианства, напротив, на первом месте стоят убийства. Оно и понятно, гибель храма, с точки зрения христианина, событие печальное. Но, “Бог поругаем не бывает” (Гал. 6, 7). Гибель языческого святилища (видите, как я осторожничаю, до следующего выстрела) является, в некотором роде мировоззренческим крушением. Насколько я понимаю, не в обычае богов терпеть пощечины.

Так что налеты христиан на языческие святилища объяснялись психологией поединка. Либо — “Велика Артемида Эфесская” (Деян. 19, 28), либо “Так говорит Господь: не учитесь путям язычников и не страшитесь знамений небесных, которых язычники страшатся. Ибо уставы народов - пустота: вырубают дерево в лесу, обделывают его руками плотника при помощи топора, покрывают серебром и золотом, прикрепляют гвоздями и молотом, чтобы не шаталось. Они - как обточенный столп, и не говорят; их носят, потому что ходить не могут. Не бойтесь их, ибо они не могут причинить зла, но и добра делать не в силах” (Иеремия. 10, 2-5). Если боги язычников и в самом деле боги, то они должны что-то сделать и воспротивиться своему сокрушению. Можно, конечно, возразить, что и Христу кричали: “Сойди с креста”. Но Он-то в третий день воскрес и этим подтвердил все свои “претензии”. Можете, впрочем, считать, что ваше явление является воскресением языческих богов и свидетельством некоторой победы. Итак, налет на святилище — своеобразный вызов на поединок. И может быть оправдан только с этой точки зрения. Впрочем, бывали и личные поединки. Тот же Стефан Пермский (за базар о котором ЧП тоже прийдется еще отвечать) вызвал волхва на испытание огнем и ледяной водою. Не пошел, как вы догадываетесь, отнюдь не Стефан. Сами же коми потребовали после этого казни волхва и предали его Стефану для наказания. Процитирую ответ святителя: “Ни убо да не будет тако и не буди рука наша на нашем вразе! Ни скоро руки не возложу нань, ни казня показню его, и смерти не предам его, не посла бо мене Христос бити, но благовестити; и не повеле ми мучити, но учити с кротостию и увещевати с тихостию” (Святитель Стефан Пермский. СПб., 1995).

Любое другое насилие, насилие не как средство внешнего воздействия, но как способ вынудить человека думать иначе (что, кстати, и невозможно) христианство отрицало и отрицает. Можно, конечно, привести и тут множество оправданий, типа: сперва заставим, а потом и сами разберуться. Но мне это кажется шатким аргументом и я от него воздержусь. Итак, всякому насилию как средству не ограничения и убеждения, а как средству принуждения — Трижды Анафема!!! Все случаи подобного насилия — грех и ошибка.

Однако вопрос остается, и переформулирован он будет следующим образом.

Христианство не отрицает насилия как средства воздействия на человека и считает, что уничтожение святилищ других религий (если нет возможности превратить их в музеи) есть не недопустимый способ воздействия.

В такой формулировке можно спорить дальше, и, я думаю, мы придем ко многим интересным результатам.