Прогулки вокруг барака

Уважаемые представители язычества, заседающие в Корчме, на поверку все как один оказались МОНОТЕИСТАМИ. Я совершил крупную ошибку, когда не заглянул в Альманах и не просмотрел все содержащиеся там высказывания. Я-то, тварь неразумная, спорил, апеллируя к традиционной политеистической психологии и многобожническим ценностям! Ан нет! Все еще круче, мои оппоненты, оказывается, Монисты и верят в Единого и много путей к нему.

Это тем важнее, что мои оппоненты в последнее время как-то стали напоминать “Абсолютное оружие” Шекли, то есть довольно бесформенную амебу, обожающую поглощать активную протоплазму. Еще вчера они обвиняли Христиаство в беззубости и невоинственности, а сегодня уже упрекают нас в “примитивной воинственности”. Диалектика, понимаешь. Может хоть, в защите Единого они сплотятся и будут стоять насмерть (чью только?).

Итак, тезисы.

1. Христианская религия со всей категоричностью ОТРИЦАЕТ ЕДИНОЕ. Ему в православном богословии попросту нет места. Бог есть Троица личностей. Мир же плюралистичен.

2. Начнем с мира. Не случайно все серьезные богословы категорически настаивают на буквальном понимании шести дней Творения. Почему не миллиард лет и почему пофигу эволюцию — более менее понятно. Но почему шесть, а не один?!!!! Не проще ли Творцу сбацать все в секунду? Не проще. И вот почему. Библия описывает именно приписывание творцом индивидуального места каждой вещи в мире, отделение одного от другого непреодолимыми онтологическими барьерами. Для того и создается самостоятельно каждая вещь, а не перепоручается вся деятельность некоему “первичному космическому сгустку”, чтобы она не могла быть поглощена другой вещью или первоначалом. Заметьте, Христианство знает учение о творении, а не о первоначале вещей. Каждый камушек, каждая травинка существуют в замысле Божием, каждому человеку дано по Воле Его появиться на свет в свой срок, и никому не дано преступить пределы и смешать белое с черным, верх с низом, подлое с благородным. Православие, повторюсь, — школа ясности и отчетливости мысли. В космической (не в божественной) метафизике Христианство отрицает Природу или Всеединое, оно признает лишь Триединого и многое сотворенное, стоящее к Нему в личных, индивидуальных отношениях.

2`. Потому-то я и сказал Принцу, что в буддизме мне симпатична либо хинаяна, с ее абсолютным плюрализмом дхарм, хотя, конечно, вывода, который сделал Шакья-Муни из этого, отнюдь не разделяю, либо школа Карма-Кагью, с ее учением о самосветящемся разуме (короче — уме), который сам абсолютно реален и должен постичь сам себя, а не свое отсутствие или всеобщую иллюзорность (это только подготовительные стадии). Будда для кагью — только зеркало для ума, поскольку увидеть себя без оного затруднительно. И там и тут нет этого всепожирающего всеединства, которое стирает все грани и снимает различение между светом и тьмою. Вы никогда не задумывались, почему вампиры не отбрасывают тени и не отражаются в зеркале?

3. Каков же характер того единства, которое скрепляет мир в некое Целое? Это — не единство или тождественность, а Порядок, то есть не субстанциональное тождество, а согласованное (иногда до тождественности) действие, взаимодействие и целенаправленное воздействие. Единство любой природы, скажем человеческой, осуществляется только в некоем едином действии, чувстве или мысли. Даже самое тесное взаимодействие людей, даже ненавидимое здесь почему-то всеми единомыслие (хотя я всегда находил полнейшее удовольствие именно в совпадении с мыслью собеседника) не уничтожает различия личностей. И напротив, самотождество и самостояние личности отнюдь не отрицает возможности совместной теснейшим образом спаянной, действительно единоприродной жизни. Но вот только эта единоприродность достигается не иначе как через Любовь к другому, но никак не через осознание своего онтологического тождества ему. Ты есть Другой. Я не есть Ты. Я и Ты есть Мы, а не Оно, не Он и не фиг знает что. Таковы первые заповеди, котрые усваивает ученик, сидя у ног православного учителя. Не случайно, что по наиболее авторитетному православному учению о воскресении тела воскресших, хотя и будут идеальны, но все равно должны состоять из тех же самых элементов (если угодно — атомов и молекул), что и до воскресения. Субстанициональное самотождество подчеркивается здесь твердо.

4. Порядок — это именно взаимодействие существ, которое создает и укрепляет Целое. Целое не равно сумме своих частей, но представляет итог их действий, то есть само не есть субстанция. Второй могущественный фактор, поддерживающий и созидающий целостность — это Промысел, то есть воля и действие Бога. Грубо говоря, единство мира запредельно самому этому миру, то есть полностью отлично от него. Это единство — в единстве воли и замысла Божиих о мире. Бог хочет, чтобы мир был таким, а не иным. И мир таков. Бог своим воздействием приближает мир к воплощению своего замысла, но, при этом не нарушает свободы человеческой воли. Его действия похожи скорее не на работу художника, а на труд воспитателя, который имеет дело со свободным и зачастую своевольным существом. Один из замечательнейших христианских философов древности Климент Александрийский так и назвал один из своих трактатов — “Педагог”. Педагог поддерживает в классе дисциплину, объясняет, задает уроки, учит элементарным правилам поведения, но он не сможет и не должен делать из детей роботов или “приборы”, как точно обозначил богов и магов Дмитрий Гаврилов (думается, что от обозначения людей как “зарядов” он и сам откажется). Благодаря ему класс един и делает успехи в учебе. Но Бог — не только Педагог. Он — Отец.

5. Здесь мы добираемся до самого любопытного. До объяснения: почему с упорством заезженной патефонной иглы язычники твердят, что Христианство — “религия рабов”. Дело в том, что им нужно каким-то образом спрятать следующий печальный факт: ЯЗЫЧЕСТВО — РЕЛИГИЯ ЗАКЛЮЧЕННЫХ. “Единый никогда не может быть равен человеку, также как не может быть равен ничему конечному во Вселенной”. Как бы не выкаблучивались поэты, маги, пророки и архаты с боттхисатвами, человеку навсегда суждено место в камере, весь вопрос, насколько близко к параше. Прекрасное Единое, которое во Всем, при этом, в то же время, ни в чем конкретно. Конкретность: трава, поле, лес, лошадь, динозавр, мартышка, ангел, человек — все это единицы рядом с перевернутым нулем (помните: Единица — что? Единица — ноль! Вот оно, универсальное космическое уравнение языческого монизма!). Любое проявление священного — не более чем жалкое подобие, символ, в общем-то разной степени кривости зеркало. Само Единое абсолютно недоведомо и непостижимо. Остается только знать, что ОНО есть и ОНО покруче всех нас. Явиться вблизи от нас целиком и сесть рядом с нами за стол оно не может. Человек несвободен в своем мистическом передвижении. Для того, чтобы стать единым, он должен слиться с ним, то есть самоуничтожиться. В противном случае остается только карьера более или менее удачливой обезьяны, сколь угодно близко могущей приближаться к повадкам человека. “Единый есть Бог, он один по определению. Любой человек же может стать богом (не Богом), следуя по одному из путей к Богу (приблизиться можно сколь угодно близко, но слиться без потери индивидуальности нельзя)”. Это и есть метафизическая тюрьма. Никакая частность и конкретность не может быть равна бесконечности, любое конечное существо есть не более чем рябь на поверхности озера бесконечности. Мы и Бог чужды друг другу, согласно этому учению, до невероятия.

6. Вот избавить нас от этой метафизической тюрьмы и пришел Христос. В то время как язычество учит о многих путях к Богу ни один из которых не доводит до цели, ибо ты можешь стать “похож”, причем обычно похож только в одном: власти, мудрости, богатстве, здоровье, сексуальности (называю “пути”), Христос приносит нам Бога Всего и ВСЕЦЕЛО, он нам дает возможность быть Сынами Божиими во всем, как и он сам. Лестница на небеса открывается Спасителем напрямую и восхождение по ней предложено каждому. Бог — предельно всеобщий, стал человеком — предельно конкретным, именно для того, чтобы наполнить божественностью каждое мгновение нашего конкретного бытия, каждую секунду истории. С момента боговоплощения и навсегда она становится священной историей, где в каждом событии видно конкретное присутствие Бога. На Кресте и в самой смерти своей Господь сошел в самую пучину страданий человеческих, самые глубины ада, дабы всюду внести свет богоприсутствия. Его богочеловеческое сердце обливалось кровью за всех несчастных, он пережил на себе страдания каждого из убиенных вифлеемских младенцев, муки каждого из замученных персидскими и римскими палачами христиан, сожженых иквизицией еретиков, застреленных в Буденновске руских людей. Каждый грех человеческий вбивает новый гвоздь в запястья Христовы. Каждый выстрел убийцы метит Ему в сердце. В этом и состоит наше Искупление — нет такой дыры на нашей планете, нет такого по силе страдания и отчаяния, нет такого времени и места во всей подлости и грязи нашей жизни, куда бы не могла протянуться рука помощи богочеловека, куда не смог бы донестись исцеляющий раны и осушающий слезы Его голос. Во всю конкретность нашего бытия внесены божественность и святость. Единственное, что осталось — это нравственная граница, тот самый меч, проходящий по душам людей. Граница, отделяющая свет от тьмы, Отца от Врага, Дом Божий от тюремной камеры. И за то, чтобы сдвинуть эту границу в ту или иную строну, для того, чтобы освободить от наводимого Врагом морока еще несколько человек, и идет “примитивная”, по мнению высокомудрых поклонников Единого, духовная война. Победа в этой войне определяется количеством спасенных, а не погубленных жизней. Дело только в том, что христианство верит, что жизнь — это несколько большее, чем пребывание в теле. Хотя жизнь в теле, особенно бессмертном и совершенном, — и есть вполне совершенная жизнь. (Пока не забыл, вопрос Принцу: если вы верите в колесо перерождений, то чего же гневаться на христиан за убитых язычников? Ведь с убитыми все ОК? Демагогия получается. Смысл обижаться есть, только если верить в загробное царство, а никак не в колесо сансары.)

7. Единство с Богом в Христианстве понимается именно как единство совершенное. “Я и Отец — одно!” — говорит Христос. И Он же молится о учениках и всех христианах: “Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, - да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня, Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира.Отче праведный! и мир Тебя не познал; а Я познал Тебя, и сии познали, что Ты послал Меня. И Я открыл им имя Твое и открою, да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них”(Ин. 17, 20-26). Cам Господь настаивает на тождестве Своего единства с Отцом, а оно по христианскому учению совершенно и абсолютно, с даруемым всем верующим в Него столь же совершенным единством. Как это возможно? Ведь человек по природе не Бог и не может изменить своей пироды. В том-то и дело, что, как уже выше было сказано, единство достигается не столько единством природы, котрое второстепенно, а единством мысли, воли и действия ЛИЧНОСТЕЙ. Христос — Сын Божий в своем богочеловечестве соединил без смешения Божественную и Человеческую природы, стал во всем единосущен нам, как ранее был единосущен Богу. Тем самым открывается поле для прямого совместного действия, единомыслия и единочувствия нас и Бога. Божественное действие есть Сам Бог, хотя и не весь Бог есть действие. Но в божественном действии Бог присутствует всецело. И когда объединяются в едином действии человек и Бог, то человек ВСЕЦЕЛО становится Богом, оставаясь и человеком и сохраняя собственную личность. Человек реально обоживается и становится именно Богом, хотя Бог и не ограничивается этим отдельным человеком. Единство воли, чувств и мыслей с Абсолютом именно раскрывает все своеобразие и неповторимость человеческой личности, вливают в человека полноту Жизни. Миллионоипостасное богочеловечество — это именно Абсолют, причем Абсолют, совершенный в КАЖДОЙ из своих конкретных частей. “Множество всех множеств имеет максимальную мощность”. Согласен, дружище Откин, но припомните, тогда уж, и доказательство Кантора: если множество равно бесконечности, то и каждое из его подмножеств будет бесконечным. Абсолют остается Абсолютом и воплотившись в конкретном. И конкретное, причастившись Абсолюта, становится Абсолютным. Онтологическая граница сущностей не стирается, но единство “энергии” соединяет совершенные личности в совершенное целое. Эта штука будет посильнее, чем языческий конгломерат богов (точнее божков) вокруг недоступного Абсолюта. И совсем уже не катит после этого онтологическое и личное самоубийство “просветленных” бросающихся и растворяющихся в омуте Единого.

8. Почему так? Да потому, что язычеству и в его политеистической и в его монистской формах одинаково чужда и враждебна сама идея ЛИЧНОСТИ. Личность — это историческая и преходящая “конкретность”, рябь на глади воды абсолютной Природы или Первоединого. “Человек есть производное и составляющее Природы... Физики говорят - заряд или рекурсия, а язычники говорят - личность. Физики говорят - прибор, а язычники говорят - маг или бог...”. Человек — это всего лишь момент в бесконечной смене природных циклов. Отблеск лампы на бутылке. Если ему и соизволяют даровать немного бессмертия, то только чтобы заставить его крутиться как белку в колесе сансары, со светлой перспективой из этого колеса наконец вырваться через самоуничтожение. Да и то, какое это бессмертие? Ни тебе родного, привычного тела, ни единого самосознания, ни, хотя бы, памяти о прошлых злодеяниях. Вместо этого — карма. Хотя, строго говоря, карма это не столько список грехов, как думают многие, сколько список твоих особенностей, отличий от “белого листа” — Универсального ВСЕ-НИЧТО. Чем больше этих особенностей изглажено, чем белее лист, тем ближе ты к Мокше (Спасению). Христианин спасает себя и других — язычник спасается от себя и от других. Но я живу в ЭТОМ теле! И предпочел бы с ним не расставаться. Вряд ли кто-нибудь, если заглянет внутрь себя, захочет “перерождений”. Нам явно предпочтительней остаться самими собой и вместе с этим (а не вместо этого) стать Другим — лучшим и совершеннейшим. Нам хочется хотя бы немного почувствовать, что это МНЕ хорошо (даже пусть ненадолго). А нам обещают, что когда-то где-то будет хорошо ЕМУ, или, еще того лучше, НИКОМУ. Между тем, Христианство достаточно четко учит о том, что человеческая личность — это тот самый конкретный человек, из разумной души и тела, со всеми его свойствами и особенностями и именно он заслуживает того, чтобы стать Богом. Отсюда и учение о телесном воскресении во все времена казавшееся нелепым всем духовным варварам. Должен жить и наслаждаться вечным блаженством Богосыновства, Богопознания и Богопричастности, то есть обожением именно ЭТОТ КОНКРЕТНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Божественность — достояние ЛИЧНОСТИ, а не метафизического обломка.

9. После этого, наверное, нет смысла подробно объяснять, почему Христиане поклоняются Триединому Богу, Святой Троице — Отцу, Сыну и Святому Духу, а не Природе и не Единому.

Ипостаси Святой Троицы — не “аспекты” или “формы проявления” единой божественности, не “маски” единого Абсолюта, а Три самостоятельные и отчетливо различимые Личности, обладающие единой сущностью и единой природой, а стало быть едиными Мыслью, Волей и Действием. В самом Божестве, таким образом, глубочайше обоснована неуничтожимость и абсолютность личности, конкретность и Жизнь, вместо пустого барахтания. Бог есть, Бог личностен, Бог живет, Бог мыслит, Бог желает, Бог действует, Бог спасает, Бог приобщает человека к Себе. Присущи ли все эти качества Единому? Характерна ли для него сознательная свободная деятельность, деятельность выражающая его желания и проявляющаяся не “ващще”, а в конкретике природной и исторической жзни? Спросим проще: есть ли у Единого личная активная воля? Боюсь, что ответ на эти вопросы, исходя из нарисованной моими оппонентами картины, может быть только отрицательный.

10. Теперь и понятно ПОЧЕМУ Христианство настаивает на ЕДИНСТВЕННОСТИ пути Христова. Существует много дорог, чтобы стать похожим на Бога, стать богом, божком или божочком, самый короткий и прямой из них, ИМХО, избрал дьявол. Но вот способ стать Богом — только ОДИН. Может быть сколько угодно дорог по внутренней поверхности шара, можно сколько угодно и как угодно добираться ло горизонта, но путь в Дверь всегда один. И путь к выходу из пещеры тоже. И Путь сей труден весьма.

— Посмотри-ка... Люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длинну тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не сдвинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди сидят спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит наверху дорога, огражденная — глянь-ка — невысокой стеной, вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

Пердставь себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены. Проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

— Странный ты рисуешь образ и странных узников!

— Подобных нам. Разве люди, находясь в таком положении видят что-нибудь кроме теней, отбрасываемых огнем, на расположенную перед ними стену пещеры?

— Как же им видеть что-то иное?!

— А предметы, которые проносят за стеной? Если бы узники были в состоянии друг с другом говорить разве не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят? Аесли бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы не произнес любой из проходящих миморазве не приписали бы они эти звуки проходящим теням? Согласись, такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

— Это совершенно неизбежно.

— Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него.

Когда с кого-нибудь из них вдруг снимут оковы, заставят его встать и повренуть шею, пройтись, взглянуть вверх, в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах смотреть будет при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. Как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он может обрести правильный взгляд? Не считаешь ли ты, что это его крайне озадачит и он он подумает, что гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?

— Конечно он так подумает.

— А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза, и не вернется он бегом к тому, что он в силах видеть?

— Да, это так.

— Если же кто станет насильно тащить его по крутизне, вверх в гору и не отпустит, пока не извлечет его на солнечный свет, разве он не будет страдать и не возмутится таким насилием?

А когда бы он вышел на свет, то глаза его настолько были поражены сиянием, что он не смог бы разглядеть ни одного предмета. Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там наверху. Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем на отражения в воде, а потом на сами вещи. Наконец этот человек был бы в состоянии смотреть на самое Солнце и усматривать его свойства. Тогда уже он сделает вывод, что от Солнца зависят и времена года, и течение лет, и что оно ведает всем в видимом пространстве и оно же каким-то образом есть причина всего...

Вспомнив свое прежнее жилище и тамошнюю премудрость, разве не сочтет он блаженством перемену своего положения и разве не пожалеет своих друзей?

— И даже очень!

— Аесли они воздавали там какие-нибудь почести и хвалу друг-другу, награждая того, кто отличался наиболее острым зрением при наблюдении текущих мимо предметов и лучще других запоминал что обычно появлялось сперва, что после, а что одновременно, и на этом основании предсказывал грядущее, то разве жаждал бы этого всего тот, кто освободился от уз и разве завидовал бы тем, кого почитают узники и кто среди них влиятелен? Или он, по слову Гомера, желал бы

“как поденщик, работая в поле,

службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный...”

и скорее терпеть что угодно, только бы не разделять представлений узников и не жить как они?

— Я думаю, что он предпочтет вытерпеть все что угодно, лишь бы нежить так.

— Обдумай еще вот что: если бы такой человек опять спустился бы туда и сел на то же место, разве не были бы его глаза охвачены мраком? Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут разве не казался бы он смешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся бы с испорченным зрением, а значит не стоит даже и пытаться идти ввысь.

А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки?

— Непременно убили бы!

Платон. “Государство”. (VII, 514-517)

Только в двух вещах Христианская мысль дополнила эллинского мудреца:

1). Достаточно часто в картинки на стене попадают не тени вещей, а фокусы на пальцах, выделываемые Тюремщиком, а среди звуков весьма часто слышатся его звукоподражания.

2). Убитый Освободитель все равно властен вывести желающих из пещеры и привести их к Солнцу.

“Есть много путей Обезьяны и один ПУТЬ ВОИНА”(С. Джордж Хильберг. Рыцарь Империи). Иисус Христос принес в Историю, в каждый конкретный ее миг всю полноту Божества. Единство с Христом и есть принятие этой полноты. Не каждый способен взять свой крест и идти за Христом (хотя каждый может это сделать). Не каждому дана будет вся полнота Божественности (только потому, что он сам отказался от Дара). Большинство не только не желает выйти из Пещеры, но и стремится прихлопнуть всех имеющихся “сталкеров”. Это — дело каждого лично. Но есть еще и те, кто стремится запихать в Пещеру побольше народу и покрепче заковать их. “Горе тому, кем соблазн приходит в мир! лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели чтобы он соблазнил одного из малых сих” (Лк. 17, 1). С ними, и со всеми слугами Врага, не может быть мира, но только Война. Война не на смерть, а на жизнь! Война до смерти или Победы!

“Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам:

Побеждающему дам вкушать от древа жизни, которое посреди рая Божия.

Побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает.

Побеждающий облечется в белые одежды; и не изглажу имени его из книги жизни, и исповедаю имя его пред Отцем Моим и пред Ангелами Его.

Не наложу на вас иного бремени; только то, что имеете, держите, пока приду.

Кто побеждает и соблюдает дела Мои до конца, тому дам власть над язычниками, и будет пасти их жезлом железным; как сосуды глиняные, они сокрушатся, как и Я получил власть от Отца Моего; и дам ему Звезду Утреннюю.

Побеждающего сделаю столпом в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон; и напишу на нем имя Бога Моего и имя града Бога Моего, нового Иерусалима, нисходящего с неба от Бога Моего, и имя Мое новое.

Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем, как и Я победил и сел с Отцем Моим на престоле Его.

Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном.

Боязливых же и неверных,

и скверных и убийц,

и любодеев и чародеев,

и идолослужителей и всех лжецов

участь в озере, горящем огнем и серою.

Это смерть вторая.

Побеждающий не потерпит вреда от второй смерти. Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам” Книга Откровения Иоанна Богослова.

Молот Тора, конечно, внушительнейшее оружие. Но не превозмочь ему Креста Христова, который, если поудобнее ухватиться, может превратиться и в меч.

“Он держал в деснице Своей семь звезд, и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лице Его, как солнце, сияющее в силе своей”.