Балллада о вере и верности

Реакция на “Церковность” приятно удивила своей ожиданностью. Те, кому очень хотелось убедиться в моем еретичестве — убедились, те, кто искренне заинтересован в том, чтобы больше узнать о Вере Христовой — стали задавать серьезные вопросы, на которые постараюсь ответить. Те, кому на христианство наплевать, лишь бы человек хороший был, — стали обсуждать мою более чем скромную персону, что лестно, но высказанные суждения, подчас, выглядят весьма и весьма опрометчивыми. Разве что Отшельник поразил: я так и не понял, чем я все глубже и глубже компрометирую Православие? Тем, что считаю его религией действия и подвига, религией не-отшельнической (без всякой попытки обидеть)? Или тем, что не совсем равнодушен к своей Родине и своему Народу, считая его не худшей частью Народа Божия? Тем, что не разделяю пессимизма о. Михаила Макеева (он, наверное, его еще выскажет), считающего, что чаша грехов России полна до краев, что ей трудно, почти невозможно, будет выбраться из под их груды, поскольку “трудно надеяться на возрождение народа, который терпеливо сносит все более и более наглые плевки в физиономию, плевки, за каждый из которых давно пора разможжить обидчику череп”? Я считаю, что у нас еще есть силы встряхнуться и разозлиться.

Велика правда никитинской “Ярости” — надо хотя бы разозлиться. Гнев — не есть добродетель, поскольку он ослепляет и оглушает, но гнев на подлость, трусость и грех — великая возрождающая сила, сила разрывающая цепи духовного оцепенения и нравственного омертвения. Тяжелейший и самоубийственнейший из грехов — уныние, ведущее к отчаянию и гибели. Пока мы останемся, после крушения нашей “Империи Зла”, Империей Уныния и Империей Комы, мы будем вместе... и все мы знаем в каком. За это я и люблю Корчму! Здесь собрались люди, которые не хотят быть в коме, не дадут себя опустить. В наших условиях, дать себя опустить — равносильно самоубийству, апогею самоотречения. Отречся сейчас от России значит отречься от Христа. Христос Жив будет и если Россия погибнет, а вот будем ли живы мы и будем ли мы верить? Не уверен. Единожды предав Родину, мы будем предавать все и вся: любимых, друзей, Церковь, Бога, самих себя. Чем это кончается, мы помним: “и, исшед вон, удавися”(Матф. 27, 5).

Посему, “смирение”, проповедуемое некоторыми, равносильно отречению, как монах, может публично, смирения ради, сознаваться в любых, самых страшных грехах, но еретиком себя никогда не признает, ибо в том — отречение, так и мы, сейчас, можем упражняться в щедрости, воздержании, скромности, но не имеем права давать унижать нас и нашу страну. Тогда мы отречемся. И окажемся козлами не только на блатном арго, но и на евангельском языке, ибо услышим: “идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня. Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе? Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне. И пойдут сии в муку вечную...” (Мф. 25, 41-46). Наша Россия, нагая и истерзанная, алчет и жаждет, она тяжко больна и ей грозит смерть, скорая и мучительная. Кем окажемся мы, если отвергнем ее, если дадим ей умереть? Кем, если предадим и промолчим? Кем, если позволим ей так и издохнуть, под миллионопудовой тяжестью греха? Козлами и мразью, и никем больше...

Наше смирение — не в том, чтобы не высовываться.

Не в том, чтобы ползти километры по грязи, потому что в конце получить конфетку.

Не в том, чтобы задирать подол своих матерей и сестер перед каждым бритозатылочным ублюдком.

Тем-то и отвратительно нам сергианство, что оно есть гнуснейшеее из измен, унижений и предательств. Оно — предательство тех, кто не имел права предавать, измена тех, кто поклялся быть верным до смерти. Это, уже, равносильно военной измене. Есть в церковном языке два слова, оставшихся еще со времен римских гонений — апостасия и традиторство. Первое — отступничество от Христа под угрозой и без оной, второе — выдача врагам, не людей даже, а всего лишь церковных книг и сосудов. И то и другое, даже в случае покаяния, “убивало” (то есть отлучало от Церкви до предсмертного часа) согрешивших священнослужителей. Из одного подозрения в виновности в подобном преступлении карфагенского епископа Цецилиана возник целый раскол — раскол донатистов. Последователи доната не хотели вступать в церковное общение с “предателем”. Что интересно, — Церковь не в том их упрекала, что они так поступают, а в том, что они это делают без веских причин, ибо вина Цецилиана не была доказана и подозрение основывалось на явной клевете. Блаженный Августин, уговаривая донатистов соединиться с Церковью, говорил, что, если ему докажут вину Цецилиана, то он сам лично тысячу раз анафематствует его даже и после смерти, тысячу раз проклянет его за злое и нечестивое дело, и только беспочвенность обвинений не дает ему это сделать.

Здесь же предательство,соединявшее и апостасию, и традиторство, и любоначальный захват власти в Церкви, и самоуправство и даже ересь, совершалось у всех на глазах. Его никто и не отрицает. никто не утверждает, что Сергий и его наследники не совершали тех деяний, которые им инкриминируются. почти никто, не утверждает, что все они были законны: ибо трудненько будет признать законным самовольный захват власти, объявление умершим и смещение законного предстоятеля митрополита Петра, создание самовольных церковных органов, предоставление выбора предстоятеля церкви гебистам, соучастие в преследованиях подлинных христиан, анафемы наложенные на большую и лучшую часть Церкви. Нам доказывают только, что так было надо, что иначе нельзя, что без этого невозможно было бы спасти Церковь (не Церковь, ибо она сама спасает и в спасении не нуждается, а свою шкуру и долю в церковной “кружке”). Развилась целая апологетическая дисциплина — богословие предательства, доказывающее, что допустимы любые моральные компромиссы, любая степень падения, любые беззакония, лишь бы в храмах свечки горели, да попы над алтарями колдовали. Простите за резкость, но после Предательства, автоматически отлучающего совершившего его от Церкви, совершение им богослужения — не литургия, а колдовство.

Если мы не смеем, по словам Румянцева, говорить так о “святых старцах” Патриархии, то зададим ему один только вопрос:

ГДЕ?

Где хотя бы на одну строчку сообщение, что духовник “Патриарха Московского и Всея Руси” Алексия II (Ридигера) архимандрит Кирилл (Павлов) осудил разбойничьи бесчинства своего “духовного чада” в Свято-Троицком монастыре при дубе Авраамовом в Хевроне?

Где cказано, что г-н Ридигер понес хотя бы легкую публичную ептимью, не говоря уж об извержении которое полагается архиерею за нанесение побоев и организацию оных?

Где хотя бы извинения Ридигера?

Банда озверевших арафатовских бандитов вломилась в женский монастырь, только потому, что туда, видите ли захотелось заглянуть некоему “патриарху”, коего этот монастырь и дьяконом не признавал. Взломали ворота, волокли по ступеням старенькую игуменью Иулианию, периодически охаживая ее сапогами по лицу. ВЕСЬ МИР ВИДЕЛ ОКРОВАВЛЕННОЕ ЛИЦО МАТУШКИ ИУЛИАНИИ И ДОВОЛЬНУЮ ФИЗИОНОМИЮ ХЕВРОНСКОГО ВЗЛОМЩИКА РИДИГЕРА. В Росии мы уже к этому привыкли, привыкли ко всему: от разрисованных матом дверей храма, до омоновских дубинок в Обояни, Трубчевске, Железноводске, Зеленчуке, Воткинске, Петербурге, Москве, до подлых убийств, подобных убийству в Петербурге о. Александра Жаркова, расплатившегося за свой переход из Патриархии в РПЦЗ. И после этого еще смеют говорить о благодатных и мироточивых старцах. Где голос хоть одного из них, когда их архиереи творят явные беззакония?

Отсюда и мнение, прочно установившееся в Корчме, что христиане — рабы. Кто еще, кроме раба, будет молчать лицом в грязь, когда бедокурит зарвавшийся пахан? В том-то и секрет неожиданных похвал со сторны е потерявших еще совести настоящих русских людей, захаживающих в Корчму, по адресу “Церковности”. Мы — не рабы, мы — не молчальники, мы — не шестерки.

Наша смирение не в самоуничтожении,

наше смирение в том, чтобы встать, повинуясь зову, когда все лежат,

чтобы идти и сражаться за правду, когда нет никаких шансов на победу,

чтобы не предать, когда все вокруг отреклись,

чтобы выйти даже и одному, против двадцатерых, не надеясь на собственные силы, но только на помощь Божию.

Наше смирение в том, чтобы осознавать свою слабость, как Иеремия, но все равно рваться в бой, как Исайя, уповая на поддержку и силу Господа Сил.

Кто были евреи перед войском фараона? И о чём мы поем, в первой песни Канона, говоря: “Яко по суху, пешешествовав Израиль, по бездне стопами, гонителя фараона видя потопляема...”? Я смиренно уверен, что к Вящей Славе Божией, а не за наши никакие заслуги и несмотря на наши превеликие грехи нам еще случится идти по водной глади и не тонуть, в то время как хитрые и разумные, глубоко все взвесившие и приспособившиеся будут булькать с рыбами и раками. Не потому, что мы этого захотим, а потому, что они сами ради вящего удобства себя туда засунут.

Так что же?

Будем отрицать факты и говорить, что ни монастыря не было, ни игуменьи не было, ни дуба не было, а Авраам мифическая личность?

Или процедим сквозь зубы, подобно одному деятелю: “мало их били!!!”?

Или начнем доказывать, что во имя великой цели удобства патриарха и величия Патриархии можно и пару бомб в центер Москвы подорвать не поморщившись?

Первое и второе — попросту гнусность, а третье и есть сергианство в его чистом виде.

Поясню Калике. В принципе, право произнести анафему имеет любой христианин обличающий ересь. Правда из уст неепископа она означает только свидетельство личного отказа от церковного общения с анафематствуемым, а вот епископ, произнося: “анафема”, тем самым отлучает анафематствованных от общения с Церковью как целым и разрушить эту анафему, если ее автор не еретик сам, может только он сам же, либо стоящий выше собор и никто еще.

Когда я говорил: “анафема”, то не от своего имени говорил, но просто следовал обязательным для меня и для всякого истинно православного христианина анафемам собора русских епископов 1929 года, пребывавших в разрыве с узурпатором Сергием и представлявшим на тот момент, большинство православного епископата русской Церкви. Только потом, стараниями ГПУ соотношение резко изменилось в пользу сергиан, путем шантажа, посадок и расстрелов. Так вот, на этом соборе, устами священномученика Димитрия Гдовского, виднейшего православного иерарха и помощника вождя катакомбного движения священномученика митрополита Иосифа Петроградского, и были произнесены анафемы на сергиан, как отрицающих полноту спасающей благодати, пребывающей в Церкви, и утверждающих, что для ее спасения нужны человеческие усилия и человеческие подлости и компромиссы. Текст этих анафем подписывает всякий клирик, переходящий к нам из Патриархии, подписывал его, скажем, тот же прот. Михаил Ардов, многим известный — настоятельнашего храма (Макеев не подписывал, ибо не пребывал в патриархии ни секунды, чем, кажется, немного гордится). Другими словами, как и всякие постановления любых подлинных церковных соборов, — эти анафемы обязательны. Именно их имел ввиду митр. Филарет, говоря: “Когда митр. Сергий обнародовал свою преступную декларацию — от советской церкви сразу отделились верные чада и создалась Катакомбная Церковь. А она, в свою очередь, анафематствовала официальную церковь за ее измену Христу”. Говоря: “анафема” я не брал на себя смелость судить, я всего лишь повторял эти слова вслед за священномучениками Иосифом Петроградским, Кириллом Казанским, Димитрием Гдовским, Григорием Шлиссельбургским, Федором (Поздеевским), Марком (Новоселовым), Серафимом (Звездинским), Арсением (Жадановским), Виктором (Островидовым), Дамаскином (Цедриком), Павлом (Кратировым), старцем Нектарием Оптинским, отцом Сергием Мечевым, вслед за великими митрополитами Зарубежья Антонием, Анастасием и Филаретом, и тысячами не отрекшихся от Христа и Церкви перед лицом всех сатанинских соблазнов.

Эти анафемы тяготеют над сергианской Патриархией и она все делает, чтобы подтвердить их справедливость. Калика, не без горечи, поинтересовался, куда же деть “честных” священников и мирян в Патриархии? Неужто они все безблагодатны. Этот вопрос мучит многих и внутри самой Катакомбной Церкви, поскольку трудно так вот сразу отвергнуть и отсечь. Я придерживаюсь тут весьма решительных взглядов, и небезосновательно. Другого решения проблемы просто не вижу. Попытаюсь изложить свое видение.

Начнем с эмпирического уровня.

Что значит “честный”?

Назовите мне хоть одного православного архиерея в Патриархии, который публично клеймит экуменизм, не участвует в молениях с еретиками, не разговаривает с Кириллом Гундяевым, устраивает бучу на каждом соборе, призывая к выходу из экуменического движения к пропасти. Где этот герой, собирающий под свое знамя все “здоровые силы” в Патриархии? Нет его среди епископата.

Как определить “честного священника”? Как минимум, он должен быть не вовлечен ни в теории, ни на практике, в экуменические пляски, кроме того, со всей решительностью отмежевываться от сергианских постулатов. Первое я встречал очень редко, второе — почти никогда. А, между тем, сергианство — ересь, а в Патриархии оно и по сей день является полуофициальной частью вероучения. Так что, принимая для своего поставления рурку архиерея-сергианина и сам исповедуя сие лжеучение, священник уже вряд ли может претендовать на статус “честного”. Если же, из его уст раздается еще и активная проповедь этой ереси, как, например, из уст того же Кураева, то тут вообще речи нет, хоть во многом кураевские книги и хороши... Но ведь и у Фомы Аквинского были свои сильные стороны, хоть и католик... Если священник действительно честен, то он долго в МП не задержится.

Если же Вы имеете ввиду батюшек, которые проповедуют людям Христа, не задумываясь о всех каноническо-церковных тонкостях и о всяких ересях, то это уже не “честные”, а индифферентные батюшки, которым все до фени.

Теперь об уровне мистическом.

Церковь — организм живущий благодатью. И отпадение от Церкви, через ересь, раскол, или иное преступление против Ее единства, тем самым пресекает и ток благодати. Златоуст приводил здесь пример с отсеченной рукой, говоря, что жизненная сила не перескакивает к такой руке, а останавливается на границах основного тела. Понятно, что рука, оставшись без пищи, сразу не засохнет и не сгниет, на это нужно время, но отсчет этого времени неуловимо начинается. Посему, оторвав себя смертными грехами предательства и экуменизма от Церкви, иерархия Московской Пвтриархии лишилась всякой благодати: и права крестить, и возможности совершать литургию, и права передавать священство. На территории России сейчас мало в строгом смысле членов Церкви и еще меньше священников. Люди, увлеченные предателями иерархами за собой оказываются, как бы, их заложниками. Желая жить полноценной христианской жизнью они получают ее симуляцию: ту же по форме, но лишенную благодатного содержания. Они и вправду живут вне Мистического Тела Христова. Им точно надо осознать свое положение, без двуссмысленностей и экивоков, и сделать свой твердый выбор.

Это не значит, что они живут вовсе вне христианства. Они слышат худо-бедно проповеданную Благую Весть, узнают много о том, какой должна быть христианская Жизнь, стремятся соблюдать заповеди Христовы. Поэтому, труды т.н. “честных священников” совсем не лишены смысла. Они могут дать человеку многое и важное, хотя и не благодать. Поэтому, я сам, с удовольствием, сотрудничаю с одним из патриархийных издательств, очень люблю его сотрудников, стараюсь помочб в выпуске действительно хороших книг и не чувствую здесь никаких трудностей. Однако, мистическая граница Церкви четко совпадает с ее канонической границей, вне каноничной Церкви, в ереси и расколе благодати нет! Поэтому Румянцев по своему прав, переживая за моюдушу, ибо если РПСЦ — раскол, то благодатной жизни там ни на грошь, и наоборот, если каткомбные христиане правы в своем восприятии МП как гнезда раскола и ересей, то уже у меня есть все основания переживать за всех патриархийных и считать их чуждыми благодатной силы Христовой. Tertium non datur. Или, или. На чьей стороне встать — решать каждому самостоятельно. лично я свой выбор сделал и считаю его вполне обоснованным и даже логически доказуемым.

Пока упадок и развращенность проели еще не всю МП возможно возвращение, возможно воссоединение ее как целого с Церковью. Не “объединение”, а именно воссоединение, через покаяние перед Богом, а не перед Холмогоровым и суздальскими попами. Тогда и найдут свое исполнение все совершенный таинства, и тот кто крещен был в Патриархии станет действительно крещеным, через принятие в общение Церковью, тот, кто считался священником, и в самом деле будет таковым и т. д. Воссоединение возможно, но с каждым шагом, с каждым днем оно становится все труднее. Уже явный еретик-модернист менепоклонник не вызвал ни у кого из корчемовских православных своим появлением и своими нагло лживыми высказываниями никакого возмущения, прописные же истины, списанные мною с хороших семинарских учебников и у таких “еретиков” как Златоуст, Григорий Богослов, Максим Исповедник или Палама вызывают бурю упреков в модернизме. Мы по разному начинаем видеть мир, у нас становится разная Вера и разный Христос.

Скажем, в том же споре с Принцем, Вы уже заранее проиграли, поскольку все идеи высочества уже официально проштампованы Патриархией в речи Ридигера перед раввинами. Только незнакомство Принца с данным текстом не дало ему возможности заставить Вас замолчать путем простой ссылки на авторитета. Катакомбные христиане от подобных проблем в принципе избавлены. Им незачем справдываться за своих архиерееев, ибо в архиереях терпят только тех, за кого оправдываться не надо и кто сам, если нужно, замолит грехи паствы перед Богом. А именно так и должен выглядеть настоящий христианский епископ и священник.

Поэтому, если нет возможности произвести в Патриархии капитальный госпереворот, то, не мудрствуя лукаво, остается только один выбор, личный переход в Истинную Церковь. Самому мне этот выбор стоил немалых размышлений, мук, страхов и бессонных ночей, но я о нем не жалею, уж хотя бы потому, что теперь я не должен ни перед кем оправдываться, ни на кого оглядываться и ни за кого краснеть.