Почему мы православные? И насколько влияют тут какие-то факторы, помимо "среды и окружения"?
Прежде всего, хочу сказать, что обращение под влиянием окружения и среды — не минус, а плюс. Я всегда с искренним восхищением относился к тем, кто вырос в православных семьях, не был мучим никакими сомнениями и шатаниями, для кого Истина всегда была данностью, а не заданностью. Для всякого православного очевидно, что Истина уже пришла в мир, что она здесь, рядом с нами. А потому "искать" Ее, имея ее в двух шагах — в высшей степени несерьезно и глупо. Потому я с некоторой иронией относился к рассказам о тех, кто "обрел" Православие после долгих душевных терзаний, попыток самоубийства, бегов в запуски по всем религиям и участия в нынешнем безумном торжище мировоззрений. Не то, чтобы я без уваежния относился к тому, что они все-таки пришли. Нет. Это вызывает только восхищение. Дело совсем в другом — "обретшие", зачастую, считают себя единственными истинными христианами — сынами, которые познали и горечь изгнания и радость возвращения, воспринимая тех, кто никогда и никуда не блуждал как бы как ничего не понимающих и нелюбимых братьев. Наверное в этом одно из искушений века сего — когда поиск ценится выше чем обладание, совсем по формуле Бернштейна, кажется: "Цель — ничто, движение — все!". Это не так.
Наличие "среды" есть для всякого христианина великое благо и великое приобретение. Те, кто вырос в Православной Традиции, или приобщился к ней рано и без особых приключений несомненно получили от Бога великий дар. Его не следует недооценивать и не следует не понимать его смысла. Господь истребил во всемирном Потопе ВСЕ человечество, для того, чтобы сохранить от развращения последних праведников — Ноя и его семейство. Господь готов был не губить Содома с Гоморрой, если бы обрел там хоть малое общество праведников, и обрушил на них свой гнев, убедившись, что лучше вывести оттуда Лота, дабы и он не развратился. Напротив, Господь воздвиг Ветхий Израиль, дабы создать в нем среду, в которой хоть малое число людей смогло подготовиться духовно к приходу Мессии, и чтобы уберечь хоть малое стадо от царящего вокруг хаоса лжевер и лжеучений. И в Новом Завете Господь даровал человечеству Тысячелетие (практически этот срок прошел между окончательной христианизацией Византии и ее падением), на протжении которого огромное число людей естественно оказывалось в православной среде. И именно на это время приходится наивысший расцвет Православной Церкви. Оно и понятно — те огромные усилия, которые человек тратит на преодоление лжи в себе и вокруг себя, на "поиск" Истины могут быть с куда большей пользой потрачены на Ее усвоение.
Поэтому, то, что человек усваивает свою религию от среды меннее всего может свидетельствовать об неосознанности или случайности его выбора, еще менее — о некоей "относительности" самих религиозных границ. Для христианина согласиться с этим было бы абсурдно. Царь Давид радился в среде Ветхого Израиля, в той же среде родилась Пресвятая Богородица. Свидетельствует ли это о том, что Ветхозаветная Вера была равночестна буддизму? Никак. Если христиане верят в Откровение Личного Бога (а это откровение никоим обраом не символ, но Реальность), то очевидно и то, что среди многих традиций, которые формируют ту или иную среду Бог мог создать и Традицию Истинную, мог создать и ту среду, в которой человек будет получить не еще одно человеческое измышление, а Слово Бога. Другими словами — в идее избранничества сам дух Христианства проявляется досточно отчетливо для того, чтобы христианин мог не стесняться тем, что он христианин "по рождению" и мог радоваться тому, что Господь создал ту среду, в которой духовное возрастание человека может происходить без избыточного "трения" и из которой могут выйти люди, которые понесут Слово Божие туда, где это "трение" есть. Иной раз даже выше нормы. Для того, чтобы вести наступление — нужен хоть небольшой плацдарм за спиной. Для того, чтобы вести наступление на земли, где и поныне правит воля диавола нужно хоть немного иметь земли для "запаса прочности".
Другое дело, — ныне этот запас почти исчерпан. Традиционная православная среда, православный быт, к сожалению, разрушены. Насколько это тяжкая утрата могут судить немногие. Мне довелось проводить святые дни в Суздале — в городе где почти с любой точки видно с десяток церквей, в архипастырском доме, где трудами вл. Валентина удалось возродить стиль дореволюционного благочестивого православного архиерейства и я могу свидетельствовать — мы себе даже приблизительно не можем представить масштаба совершившейся в начле века катастрофы. Рухнула как бы стена, которая защищала нас от бушевавшего вокруг моря греха и грязи. Планка возможного нравственного совершенства (по крайней мере для большинства) резко упала.
Когда пост — почти внешняя (но не навязываемая) необходимость, когда молиться вечером и присутствовать с утра на богослужении — норма, включенная в распорядок дня, а не чрезвычайное усилие, ради чего приходится мотаться серез весь город, когда сама атмосфера полна спокойной сосредоточеной тишины и внимания, тогда и не приходит мысль ни о какой "внешности" или "видимости" благочестия. Просто значительная часть сил ума и души высвобождается на то, чтобы противостоять таким искушениям и грехам, которых в повседневной жизни попросту не замечаешь. Забравшись обеими ногами на ступеньку православного быта человек видит чуть дльше и чуть яснее — все. В том числе и собственные грехи. Однако ныне мы почти обреченыы оставаться мирскими христианами (если не удаляемся в монастырь, каковых сейчас оскудение, с превеликим трудом поддающееся исправлению) и тратить уйму всего на борьбу с такими соблазнами, которых при ином раскладе не возникало бы вовсе.
Поэтому — несправедливы утверждения, что нынешние православные — православны потому, что родились в России. Таковых почти уже нет. И условий для такого нет. Даже среди тех, кто крещен в детстве, весьма немногие сохраняют детскую веру. Большинство от Православия уходит навсегда. Редкие — возвращаются к Богу после более или менее продолжительных скитаний. Их веру нельзя назвать уже ни наивной ни "ниспытанной". Сегодня у человека куда более поводов и шансов для того, чтобы отречься от Веры и ее сохранение, когда со всех сторон его тянут за полу представители различных лжеучений, — есть сознательный, четкий и недвусмысленный волевой акт. Акт исповедания и, в чем-то, исповедничества. Менее чем к кому бы то ни было к ним применим упрек в неосознанности выбора. И тут не совсем уже важно — всякий ли хрисианин сможет представить в оправдание своей веры философско-богословский трактат (и слава Богу, что не всякий — иначе это было бы содружество философов). Достаточно того,что человек сделал определенный выбор. Выбор ясный и осознанный. И стремится ему следовать.
Упрек в том, что человек сделал этот выбор не зная ничего другого — предвзят и откровенно демагогичен. Он требует признания некоей мировоззренческой посылки, которая неочевидна и, для христианина, прямо неприемлема. Выразить ее можно просто: "Все надо попробовать". Посылка очевидно ложная — как теретически, ибо предполагает единственнным путем познания познание индуктивное, в то время как именно оно-то и не может быть полным познанием в силу принципиальной неполноты индукции (выразительней всего это сформулировал Козьма Прутков: "Нельзя объять необъятное"), так и практически: я не буду пить и никому не посоветую пить синильную кислоту и пошлю куда подальше, кто будет мне предлагать ее выпить, при том, что ранее я ее не пробовал и даже не видел никого, кто бы ее пил на моих глазах, я никогда не ел поганок и мухоморов, но мне известно, что сии грибы ядовиты и даже проще — я не сую в рот всего, что только попадется на улице — муравьев, муравьедов, сухой листвы, теннисных мячиков консервных банок, дохлых кошек, при том, что несъедобность этих объектов совсем не проверена мною (а часто и кем-то другим) на опыте.
Тем паче это относится к области духа и Истины. У человека всегда существует относительно нее некое предзнание. Замечено это было еще задолго до Христианства. Практически все мыслители соглашалиь в том, что Истина обладает определеннными свойствами, и только то, что этим свойствам соответствует и может быть Ею признано. Тем самым круг поисков для человека резко сужается. Поэтому, находясь в объятьях любой ложной религии чуткий к истине человек будет ощущать внутреннюю неудовлетворенность этой религией, ее ущербность.Так, чаще всего, и происходит. Проблема заключается в практических выводах из этого.
Один человек в такой ситуации встает на путь реформы, на путь — идеальное воплощение нашедший в Западной, Реформатской по духу цивилизации. Путь этот заключается в конструировании, моделированнии искомого объекта исходя из тго предзнания, которое есть у человека в голове, в преобразовании той неудовлетворительной традиции в которой он вырос, в нечто более удовлетвяющее человека. Отсюда и разнообразие и разноголосица религиозных течений. Человек стремится создать истину "под себя", слепить ее по своему образцу. Антропологический критерий Истины (то есть заложенность представлений о ней в изначальном сознании человека) тут подменяется антропоморфизмом, то есть приданием Истине тех или иных черт страстного человеческого естества. Большинство религий и лжеучений и возникает на компромиссном стыке между крайне горестным и неудовлетворительным знанием о мире и стремлением это знание приблизить к пониманию и желанию человеческому, к моделированию Истины.
Совсем другой путь — это Откровение само Истины. Ее обретение. Чаще всего это откровение кажетс вопищим, скандальным, сумаедшим. Причем это сумашествие выражается в полнейшем соответствии тому, чего человек от Истины требует. Соответствии столь полном, что для самого человека оно непереносимо. Наверное нет более нестерпимой для ветхого человека муки, чем увидеть Истину рядом, в двух шагах от себя. До тех пор пока она далеко, пока Ее "ищут" Она не требует никаких решений, не требует недвусмысленного самоопределения по отношению к Себе. Достаточно бывает простого благонамерения. Откровение Истины все переворачивает.
Человеку легко жаловаться на Бога и пенять Еиу за глаза за глухоту, отсутствие всякого сострадания к людям, неумение "войти в положение" и.т.д. Мелкое бытовое богохульство и легкая фронда против Бога вошли ныне в моду. Однако как быть, когда это Божетсвенное Сострадание вот здесь и оно полно и очевидно, до слез, до стонов, до кровавого гефсиманского пота... Тогда его можно либо принять либо отвергнуть, занявшись, скажем, изысканиями в области историчности существования Иисуса Христа...
Православие, если относиться к нему сколько-нибудь всерьез, не оставляет для человека первой возможности. Оно требует принятия Откровения. Оно требует встречи со Христом во всей Его конкретности. Совершенно неправильно и совершенно ложно убеждение, что эта встреча должна сопровождаться некими видениями или хотя бы особыми ощущениями. Говорящие и думающие так просто не представляют себе реальности Христианства, Православия в Его существе. Вызов миру содержится практически в каждой подробности православной жизни.
Уже тот, кто приступает к чаше причастия с верою, что принимает Истинные и Честные Тело и Кровь Христовы уже бросает вызов обычному порядку вещей, уже принципиально прывает с моделирующим реформаторским духом. Тот, кто на полном серьезе и без запинки говорит о Боге, как о "распятом за ны при Понтийстем Пилате" уже настолько сходит с точки зрения этого мира с ума (Хотя, что интересно, мир не может представить никаких разумных возражений. Ниоткуда не следует, что Бог не может воплотиться, ыть вы воплощении распят, воскреснуть и.т.д. Мудрость мира — безумна не только перед Богом, но и малореспектабельна сама по себе. Она есть не более чем набор суеверий), что после этого его попытки пристроиться к миру в малом уже откровенно глупы. Потому столь жалко, смешно и нелепо выглядят православные модернисты. Смысл Православия именно в этом. Оно наилучшим образом удволетворяет тем требованиям, которые человеческое сознание (как мы веруем сотворенное Богом) предъявляет к Истине. Но оно не приспосабливает эту Истину к конфигурации самого сознания, не подменят Ее моделью, но последовательно и четко в реализации всех требований к Истине.
Именно эта четкость. Эта высшая рационалистичнойсть Православия (в отличие от скажем католичества, которе вводит реформу скрыто, в виде папизма, что потом повлекло и возникновение Реформы явной), если хотите, и составляет тут точку безумия, которой никак не может понять мир. Мир требует от нас последовать ему, начать приспосабливаться, признать саму Истину приспособляемой. Люая религия начиналась с Реформы, с штамповки очередной видоизмененной модели. Христианство начинается с Традиции. Уже апостол Павел, незаслуженно зачисленный в "рефрматоры" говорит прежде всего о Предании, уже апостолы говорят об Истине не устрояемой, а явленной.Они не столько сообщают или раскрывают Истину, сколько свидетельствуют о ней, показаю Ее не как факт нашего сознания, но как реальность, к которой можно причаститься, частью которой можно стать. И главным совйством этой реальности является неожиданная конкретность и ощутимость: "Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли...". И без этой ясности и ощутимости, при которой каждый Фома может вложить свой перст в раны Христовы, Христианство бессмысленно. Оно бы являлось еще одной формой духовной малакии, в которую погружен занятый наслаждениям собственным отражением в разных гранях бытия человеческий разум. За неимением лучшего — этой игрой в бисер, наверное, можно заниматься долго.
Но когда лучшее есть, тогда, наконец-то и приходит вожделенная человеками свобода. Свобода мысли, свобода действия, свобода воли. Свобода, выражающаяся в том, что мы, наконец-то, можем выбирать не между большим или меньшим злом, а между злом и Богом — воплощенным Добром, Светом, Жизнью и Сущей Любовью. Сущность и смысл Православиия именно в этом. Именно этим оно отличаетя не только от восточных религий, которые даже и не пытаются ставить вопроса о конкретности и явленности абсолютной Истины и в которых сама подобная постановка вопроса настолько невозможна, что и спор бессмысленен, но и от учений более близких к Христианству — римокатоличества, протестантства, монофизиства и других. Во всех них Истина поставлена на службу представления, Традиция стала рабой мнений и "авторитетов", вместо смиренных хранителей. Во всех случаях Вера падает жертвой скудоумной гордыни. Гордыни того, кто вместо того, чтобы пить чистую родниковую воду немедленно начинает в двух шагах от родника ставить опыты по скрещиванию кислорода с водородом, заканчивающиеся, обычно, тем что атом водорода попросту расщепляется и... все что это повлекло за собой. Нет ничего более нелепого и несообразного, чем нежелание хотя бы немного прислушаться к уму, чем заполнение пространства мысли собственным, а чаще всего не собственным а заимствованнным и наскоро скомпилированным трепом. Потом, внутреннее молчание всегда признавалось Православием высокой добродетелью.
Потому-то и Православие. Потому, что оно — Истина, которая для всякого духовно внимательного человека не столь уж неочевидна и точно не неубедительна. Истина, явленная человеку Богом в предельной Ее конкретности и потому требующая от каждого самоопределения по отношению к Ней. Когда человек решается, несмотря на все противодействие мира сего эту Истину исповедовать, тогда-то он и совершает сой выбор, значимость которого не может умалить ничто.